Клич из подполья. Антивоенное искусство в России все чаще становится анонимным, но это делает его лишь сильнее

Любое антивоенное высказывание в России сегодня под запретом: если еще в 2022 году медиа могли называть уличных художников по именам, то сегодня это опасно — даже упоминание никнейма художника или региона. Художники могут деаномизироваться сами — что они и делают, но уже находясь в безопасном месте. Так, большая выставка перформеров прошла в Амстердаме в сентябре 2024 года. Но основной ареной антивоенного анонимного искусства за три года войны остаются улицы российских городов.

Уличному искусству посвящена виртуальная выставка «Нет вобле», которую в 2024 году презентовала социальный антрополог Александра Архипова. Полтора года она и ее коллеги собирали фотографии граффити, стикеров, объявлений, которые стали появляться на улицах разных городов России после начала войны. Как сообщают уже сами художники, за три года усовершенствовалась не только их техника, но и тактика. Задача художника — не только сделать все по возможности быстро, но и соблюдать в качестве меры безопасности определенную последовательность.

Например, стрит-арт художник сначала рисует человека с пустым плакатом в руках, а уже потом наносит антивоенную надпись. Или же вначале наносятся буквы, которые не означают ничего, — и лишь в конце добавляется та (или те), которая придает надписи антивоенный смысл. Как говорит один из художников: «Выбираю монохромные цвета, чтобы весь процесс занимал не более 20 минут».

Среди основных форм художественного протеста в России можно выделить следующие:

Художественная интервенция: первой из известных стала акция художницы Саши Скочиленко, которая заменяла ценники в магазине на антивоенные надписи. Эта акция впоследствии была несколько раз повторена другими авторами — например, замена ценников в супермаркетах на надписи «Недельная инфляция достигла максимума с 1998 года из-за наших военных действий в Украине. Остановите войну». Или замена текста на расклеенных по городу цветных листочках с телефонами «жриц любви» на антивоенные вопросы. Или отрывные листочки с объявлениями, иронично предлагавшие желающим «верить, что войны нет».

Сюда же можно отнести акцию художника Андрея Андреева, который прикручивал пробитые пулями украинские номера к своей машине и ездил по городу. После задержания ему удалось покинуть Россию. Но, пожалуй, самым «доходчивым» проектом до сих пор являются антивоенные надписи на денежных купюрах и даже монетах.

Работа со звездочками. Советский анекдот о человеке, который разбрасывает листовки на Красной площади («Что же ты пустые листы разбрасываешь? — А что писать, и так все понятно!») сегодня реализуется уже почти буквально. Анонимное антивоенное искусство опирается на длительную советскую традицию — умение людей считывать намеки, многоточия и умолчания.

После законодательных запретов на употребление слова «война» художники поначалу писали первую букву и последнюю; затем, когда и это стало наказуемым, они перешли к изображению звездочек. « *** *****» означает «нет войне». Или просто цифры 3 и 5. Кроме этого, встречаются более сложные конструкции: «3*+5*», «35» и даже просто «два слова» — как пишет Александра Архипова в своем исследовании.

Другие граффити можно понять, только если знаешь код (такие как «урим рим» — читается наоборот) или культурный код (изображение символического танца маленьких лебедей, который ассоциируется с траурным телевизором в момент смерти генсека). В перформанс превращается даже процесс уничтожения стикеров. Как описывает Архипова, анонимные художники пишут на очередных стикерах «не закрасьте все!» — обращаясь к дворникам (которым положено их закрашивать). В этом смысле художник, который решит просто развешивать на стенах белые или черные листочки, будет вполне правильно понят и истолкован в сегодняшней России.

Главная тенденция современного антивоенного искусства за последние три года — не столько выделиться, сколько «слиться с пейзажем», раствориться в обыденном. Искусство стремится, чтобы его заметил самый обычный человек. Это можно интерпретировать как своего рода покаяние и моральную компенсацию современного искусства за 30 лет, которое, как считается, обращалось исключительно к «своим», игнорируя «человека с улицы». Теперь все наоборот. Современное искусство в России (антивоенное) рассчитано исключительно на простого человека.

Высший пилотаж современного искусства — делать то же, что и другие, но так, чтобы возникал смысл, нужный самому художнику. Классик современного искусства Анатолий Осмоловский рассказывал мне, как поделился идеей своего нереализованного перформанса (ехать за город и там копать могилы, напоминая о количестве потерь на войне) с теми, кто пришел к нему с обыском летом 2024 года: «Вот, сказал я, потерь много, нужно копать могилы; помогать вам буду. Они не поняли, как на это реагировать. С одной стороны, действительно, помощь. С другой стороны, что-то странное». Задача антивоенного художника — максимально «размыть» свое сообщение в потоке нормальности, именно для того чтобы достучаться до людей.

Сверхзадачей современного антивоенного искусства в России сегодня можно считать отыскание нового «черного квадрата XXI века» — некоего максимально доступного, минималистического и яркого художественного высказывания, — который станет графическим символом перемен в будущем.

Повыть на войну

Те же тенденции и в музыке. Анонимный рок-музыкальный альбом «Вой на войне» вышел в самом конце прошлого года. Мы не знаем, кто его автор (авторы?), где он сегодня живет, каковы обстоятельства записи альбома. Однако в любом случае этот альбом открывает новую страницу российской рок-музыки — и выглядит презентацией творческого подполья.

После начала войны стали появляться во множестве остросоциальные высказывания на русском языке. С подобной степенью откровенности и принципиальности в российской культуре не говорили, наверное, с конца 1980-х годов. Иногда просто так совпадало — например, фильм «Капитан Волконогов бежал» Натальи Меркуловой и Алексея Чупова был снят перед войной, но в российский прокат так и не вышел, и показывают авторы его только за границей. То же с «Пациентом № 1» Резо Гигинеишвили. Первый фильм — приговор чекизму, прошлому и нынешнему; второй — о последних днях советского генсека Черненко и советской власти в целом. Или вот пьеса драматурга Esther Bol (Ася Волошина) «Отродье»(2024), в которой героиня обращается за помощью к сказочным и литературным персонажам, пытаясь отыскать Кощеево яйцо и тем самым положить конец нынешней катастрофе.

Ну и, само собой, стихи. После 2022 года стало много антивоенной гражданской лирики. Но вот странное чувство при этом возникает — что все эти слова и образы опоздали на 20, 30 лет. Все это должно было быть сказано, написано, показано раньше, намного раньше — тогда, возможно, могло бы предотвратить катастрофу. Причем секрет успеха каждого произведения довольно прост: соединение таланта и гражданской смелости — и при этом отсутствие цензуры (и самоцензуры). Одновременно ты понимаешь, что постсоветская культура проиграла вчистую эти 30 лет, а таланты были растрачены на чепуху.

Вышедший в декабре 2024 года «Вой на войне» звучит одновременно и как оправдание за растраченные возможности русского рока в 2000-е, и как компенсация общей бездарности легиона с гитарами, который добровольно встал на путь развлечения. Автор с первых же строк ставит диагноз обмельчавшему времени: «Яйца карликовых великанов породили титанических лилипутов … Мелочность катастроф — новости из разряда: такая-то звезда сменила прическу, собачку, мужа…» («Блаженная черепаха»).

«Внуки победы, сыны позора». Воображение рисует некоего мультиинструменталиста, который все эти годы молчал, сплевывал от досады, наблюдал — и наконец выложил все сразу, всю правду. И кажется, что именно так, такими словами, с такой страстью этот приговор времени и должен быть произнесен.

Автор альбома упоминает собственный детский опыт — и тут невозможно понять, родился ли он еще при советской власти или уже при путинской. «Я родился в стране, где солнце вставало под гимн, где все лучшие песни пели нам о войне, если кто здесь о чем мечтал, то мечтал быть другим, потому что таким не место в такой стране». По жанру это напоминает performance poetry и spoken words и отсылает к недавно вышедшему альбому Александра Дельфинова и Евгения Шаповалова (ClerWolf) «Радио „Спектакль“».

Альбом написан из состояния «после катастрофы»: все уже случилось и бояться уже нечего — нужно говорить и писать в полный рост. Бесстрашие раскрепощает талант — известная закономерность. Казалось бы, у БГ в недавнем мини-альбоме «Богрукиног» (2023) это все уже сказано, но Гребенщиков все-таки наблюдает катастрофу снаружи и как бы с высокой башни, с высоты собственного опыта и вкуса. А тут — взгляд изнури, с того самого низа, с которого «постучали».

Вот автор описывает, как случайно увидел толпу срочников в аэропорту — и мгновенно сложилась песня:

«Крупный красный шеврон на лбу камуфляжной шапки:

образ Спасителя, подпись „Спаси-сохрани“,

чуть опусти прицел, задержи дыхание, шаткий

миг нераздумья, и вот — сосчитаны дни...»

«Пушечное мясо — лимон за кусок — ценник не низок и не высок», — со смертельной усталостью констатирует автор расчеловечивание. А пока что — внизу — похоронный марш иллюзий: «На работу идут, на работу,
дети вслед глядят из окна:
папы маршем — за ротой рота,
а работа у них — война». Впрочем, это читается и как «марш равнодушия»: есть ведь и те, кто просто идут на работу — в офис, на завод, в администрацию, — не замечая происходящего ужаса.

Удивительно альбом перекликается вообще со всем прошлым материалом — и советским, и с постсоветским. Отсылает нас и к Галичу, и к Башлачеву, и к Талькову («На праздник оков в одичалой стране дураков — по паре наручников, кляп и надежные шоры»), и одновременно — к шекспировскому сонету («К Тебе»). Исходник тут, повторим, не роковый, а общегуманитарный, гуманистический. Альбом проникнут пафосом пастернаковского «Гамлета» — только выбор лирического героя уже не нравственный («быть или не быть»), а апокалиптический: «как быть, когда все в жопе».

Автор сознательно работает с табуированным материалом, тем самым бросая вызов. Все словесные запреты (репрессивные законы, появившиеся после 2022 года) — что благодаря альбому и становится понятно — призваны в конечном итоге затормозить саму мысль, разум как таковой.

По мнению Евгения Федорова («Текила-Джаз»), который написал к альбому аннотацию, это действительно сделано автором, находящимся (или находившимся?) в России. Если это так, в таком случае альбом опровергает сразу два мифа: что «писать в подполье страшно, и поэтому никто не будет рисковать», и что записи в подполье, как правило, сильно уступают по качеству тому, что записано «на воле».

С первым пунктом, кажется, понятно — автор не боится. Со вторым — тоже: новый андеграунд записан достойно, студийно. Все можно делать в подполье — кроме, пожалуй, кино. Но, однако же, большого количества подобных произведений пока нет, этот альбом — скорее исключение. Артемий Троицкий и другие предвещали появление подпольного рока, массовый уход в подполье еще в 2022 году; первые мощные высказывания появляются только на третий год войны. Отчего так небыстро? Возможно, три года ушло на осмысление масштабов катастрофы. Возможно, такая дистанция связана с тем, что люди все еще раздумывали, смотрели, как и куда все будет развиваться. Просвета нет никакого, в этом же никто не сомневается; буквально на днях Евгения Беркович отправилась по этапу.

Мы не знаем всех обстоятельств записи и автора. Но альбом написан именно от лица оставшихcя — немых, безгласных, — тех, кто сказать не может или не умеет. Такое ощущение, что одной из своих задач автор альбома видит именно то, чтобы показать нам, что «так можно». Такая вот презентация и жанра песенного протеста, и заодно самого подполья. Комплиментарные отзывы на альбом, помимо Евгения Федорова, оставил также и Юрий Шевчук («Этот альбом — спектакль. Ясное, несуетливое, размышляющее время. Когда ночь и нет сна»), а также протоирей Андрей Кордочкин. При этом альбом реально классный, без скидок. И реально опасный для автора. Тоже без скидок. Он словно говорит: мы были. И мы не молчали.